Это началось
в тридцатые годы прошлого века… С семьей моей мамы, которая жила в Воронежской
области в деревне Елань-Козловка. Не зажиточно. Небольшое хозяйство только и
позволяло, что прокормить ребятишек. В то время советская власть укреплялась в
стране, не разбирая, кто прав, кто виноват. Многих людей постигли несчастия.
Началось раскулачивание крестьянских хозяйств. Как рассказывала моя бабушка
Маша, в их деревне проживало две семьи с одинаковой фамилией. Сперва новая
власть посетила ту семью, которая побогаче была. Им откупиться удалось. Комсомольцам
угощение выставили, да уговорили оставить их в покое. Тогда они к нашим пришли.
Раскулачили быстро, хоть и был указ: не трогать тех, кто в колхозе работает (в
бабушкиной семье было трое колхозников). Корову забрали, разрешили взять с
собой, что в руках унести можно (хорошо, бабушкин отец каким-то чутьём догадался
заранее дом продать, – на первое время деньги были). Сослали их в Карелию.
Сперва в Беломорский район, потом в поселок Таржеполь. Бедствовали. Чуть с
голоду не умерли. Корку хлеба просили у местных. Было и такое. Но выжили. А тут
война началась…
Огород был в поле, далеко, через кустарники идти надо,
мама боялась одна ходить. Всё время меня с собой звала: «Манюшка, пойдём со
мной картошку тяпать». Однажды, навстречу солдат шёл, наполовину одетый в
финскую форму, наполовину в русскую. Мама его и спрашивает:
– А ты кто?
– Да, я русский.
– Ну, если русский, так в тот конец посёлка не ходи,
там финны.
Потом показала, где мы живём, у моста в Таржеполе:
– Вот наш дом, как стемнеет, приходи к нам.
Он и пришёл. Из печки чугун тёплой воды мама достала,
отец в ведро налил. И он в сарае вымылся. Мама дала ему бельё отцово
переодеться. Накормили его. А потом отец его проводил, показывая дорогу, где
финнов нет.
…
А как раненых несли на носилках, наши – своих…? Мы
выходили глядеть. Мама, сколько было, еды вынесла, яичко дала раненому. Сама
себя потом никак не могла простить: «Да, что ж я, яйцо-то ему дала неочищенное!»
Он, бедненький, яичко взял, аж затрясся, со скорлупой
съел.
…
Мы держали козу. Коровы не было. Хлеба хотелось
всегда. Вагоны с солдатами мимо деревни проходят. Меняли молоко на хлеб. Иногда
хорошего хлеба дадут. А один раз… Я так обрадовалась: целую буханку дали, пополам
разломила, она вся зелёная внутри, с плесенью! И молоко пропало, и хлеб пришлось
выбросить…
Полицейские нас от поездов гоняли. Как загонят в
будку, думаем, плёткой бить будут. Мальчишки по-фински понимали, нас
успокаивали: «Девки, не бойтесь, не будут бить». И, правда, поругают, чтоб не
ходили сюда, и отпустят.
…
А одна женщина держала коз. Как раз одну зарезала. Мясо,
молоко, значит, было. Пришёл русский наш,
партизан, наверное. Спрашивает у нее, нет ли чего, поесть. Она махнула рукой,
иди подальше, кости глодай… Война кончилась. Солдат, видно, донёс, её забрали в
тюрьму, дочка с парнем, Петькой, одни остались. Его вместе с моим братом в
армию взяли. Так этот Петька похвалил, что финны хорошие, его свои солдаты за
это пристрелили.
…
У реки в Таржеполе бани стояли. Один костёр развёл,
картошки накопал, испёк. В баню партизан отправил: «Идите в баню, там ешьте». А
сам финнам сказал. Их пришли и забрали. Когда русские пришли, то и его забрали.
Оттуда, не знаю, вернулся ли он.
…
Расскажу, как меня в школу взяли. Брату Михаилу предлагали
(он на три года старше меня, ему лет четырнадцать было), сказал, не пойду в эту
школу. И не пошёл. С отцом землю боронил. А я-то пошла. Месяц там училась! Один
раз финн (учитель) по лбу дал палочкой: одна девчонка на уроке повернулась ко
мне и перечеркнула на тетради. Я ей в ответ также. Мне стукнул, ей нет.
Через месяц вызвали меня в учительскую. Они по-русски
не говорили. Показывают: вот красный паспорт, вот синий. Если синий, значит,
дети учатся. Если красный, значит «эй» (нет), выгоним, не будешь учиться. И
меня исключили. Я плакала. Почему? В Таржеполе жили эвакуированные с Ревсельги.
Как большая перемена наступает, так им давали загусту – кашку из муки. И я есть
хочу. Все пойдут кушать, а я завидовала. Так я как приспособилась…
У нас стояли финны, варили своим солдатам. С нами
по-русски не говорили, нас учили финскому, песни пели на финском, чтобы мы
что-то понимали, я уже знала, как «окно, пол, потолок», как «мать, отец»
по-фински. Я посудину возьму, или котелок, к этому повару подойду, скажу: «Анна
пуру» (дай каши). Он каши мне положит, я скажу: «Китокси».
В соседнем доме тоже финны жили. Я есть хочу, да и
пойду к этим финнам: «Анна лейпа» (дай хлебушка). Они мне скажут: «Лаулан Катьюша» (спой «Катюшу»). Я им спою
«Катюшу» («расцветали яблони и груши»). Они дадут галетку маслицем помазанную.
Не обижали так-то, ничего не скажешь. Придут, фотокарточки вытащат, показывают:
«Это мои дети, жена…».
…
Школьников, если кто-то провинился в чём-то, а ты нет,
то тебе дают ремень, виноватого на скамейку положат, а тебе говорят: «Бей». Ты
думаешь, как быть, свой ведь парень, свой товарищ: «Не буду бить, не могу». Они
тогда говорят: «Ложись ты, он тебя будет бить». И виноватый бьёт…
Девочкам финны давали пряжу, учили их варежки вязать,
а парней учили шить шерстяные ботинки. Варежки и ботинки разрешалось себе
оставлять.
…
Собрались эвакуироваться. Курам, сколько было
(немного, штук пять), отец головы отрубил, мама ощипала, опалил в печке, хлеб
испекла. Всё сложили в мешки, тряпки, бельё погрузили на телегу и поехали. С
нашей деревни до нижней доехали. Навстречу - нарочный на лошади: «Вернитесь, спасайтесь, кто как
может, финны уже в Ладве, дальше ехать нельзя». Я самая младшая, меня посадили
на лошадь, развернули и обратно привезли. Тут я маленькая, а как полы мыть, так
большая. Вернулись в дом, я полы намыла. Мама мешки раскрыла, постельное бельё
вытащила. Сидим. Глядим в окна.
Через речку – покос. И вот, видим, прячутся солдаты. В
чём дело? Оказывается, оттуда наши бежали, а финны уже прятались. Финны уже к
деревне пришли. Мы решили спрятаться в подполье. Дом высокий, над рекой. И
подпол высокий с окошком, в нём стоять можно. У отца там была сделана картофельная
яма. Кто что взял с собой, отец – еду, а я платьишки, кукол с собой потащила.
Смотрим в окошечко: через речку к людям финны в дом зашли. Ждём, что дальше
будет. Будут убивать, не выйдем, останемся в подполье. Смотрим, вылезли все,
хозяева, дети… Никого не трогают. Ну, и мы все вышли, руки подняли, и я,
шпингалетка такая, тоже рученьки подняла. А Михаила не было дома! Смотрим,
бежит по мосту, а там финны уже стреляют! Пули в речку: чиу- чиу- чиу- чиу. Мост
высокий, внизу каменья. Наши или подстреленные падали с этого моста, или, срываясь
с него, об камни убивались. Бух, и нет!
Мы ни живы, ни мертвы: «Сейчас убьют Михаила, сейчас
убьют». А он, ты думаешь, пустой бежал? Борт от телеги тащил (тогда все по
пустым домам ходили, вещи искали). Вокруг стреляют, а он бежит, но бортину не
бросает. Не убили, слава богу! Добежал до дома. Потом солдаты говорили, те, которые
по-русски понимали: «Мы бы больше ваших солдат убили, только мальчишку было
жалко, бежал по мосту». Видишь, как. Пожалели. У самих тоже дети были.
…
Лето нарвём крапивы, мама отварит её в чугунке, на
речке вымоет (отец для этого сделал решето железное), отожмёт, в мясорубке
прокрутит. Ещё отец из леспромхоза машинку специальную привёз, так и она
пригодилась. Мама крапиву на этой машинке перегонит и лепёшек испечёт. Огромный
противень лепёшек. За мамой в магазин, бывало, придём, а продавщица скажет:
«Что ж вы такие зелёные?» Это мы уже столько крапивы съели, что позеленели!
…
Муки положено было на каждого три килограмма в месяц.
Нас пятеро было, значит, пятнадцать килограммов. Выдавали на Ветке. Мы с
Михаилом зимой за мукой на саночках ездили, а летом как передвигались, не
помню.
Сахар давали. Не помню, сколько, но давали. Тут нам с
Михаилом была лафа… Мы устанем, сахару съедим сколько-нибудь кусочков и дальше
идём. Вроде как, силы прибавится. Один раз кто-то нам навстречу шёл и спросил,
знаем ли мы такого-то, мы ответили, что знаем. Ну, передавайте тогда ему привет.
Хорошо, передадим. Едем дальше, а Михаил говорит: «Тут и так тяжело, а ты ещё
приветы от всех собираешь!»
…
Моя бабушка, Труфанова
Мария Васильевна, 1930 года рождения, и в настоящее время проживает в Прионежском районе Республики Карелия. Воспитала двух сыновей (родного и
приёмного) и дочь. Родному брату Михаилу помогала растить четырёх детей – двух
сыновей и двух дочерей, одна из них –
моя мама…